Сестра Марина - Страница 44

— Но тебя вернут силой! Через полицию вернут, понимаешь? — вспыхнула в свою очередь Женни, и ее детски-невинное личико перекосилось от злости.

— Тебя вернут силой, пойми, пойми, дурочка… тебе же лучше вернуться к нам добровольно, под крылышко мамы… У мамы связи в свете, можно затушить всю эту глупую историю, замять… А тут тебе арест грозит, может быть, тюрьма, заключение…

— Пусть тюрьма и заключение, — я не вернусь! Благодарю тетю и тебя за ваши заботы, но я не вернусь! — прозвучал твердый, непоколебимый голос.

— О, Боже мой! Она убьет меня, эта неблагодарная, дрянная девчонка!

И генеральша закачала во все стороны головою.

— Злая, гадкая Нюта! Как тебе не стыдно? Мамочка, успокойтесь, милая, оставим ее пусть погибает, пусть ее возьмут и бросают в тюрьму. Она не понимает своего счастья, глупая, ничтожная девчонка!.. — волнуясь, кричала чуть не в голос Женни… Затем, переводя дух и впиваясь в Нюту тяжелым негодующим взглядом своих раскосых глаз прибавила:

— Но, ведь, тебя выгонят отсюда! Разве ты этого не знала?. Выгонят, выгонят, я знаю наверно. Да! — торжествуя и злясь, выбрасывала она слово за словом. — Куда ты денешься тогда, куда? Скажи, скажи!

— В тюрьму! Ведь ты же сказала, что меня бросят в тюрьму, — был спокойный ответ.

Этот ответ произвел, очевидно, сильное впечатление.

Вслед за словами Нюты начался невообразимый сумбур. Генеральша рыдала, сжимая руки, и перебирала громко имена своих светских знакомых, перед которыми она, генеральша, не смеет теперь поднять глаз, благодаря «ужасному» поступку Нюты.

Саломея стонала и поддакивала в тон генеральше.

Женни осыпала упреками Нюту и, забыв весь свой светский лоск, бранилась, как рыночная торговка.

Неизвестно, чем кончилась бы вся эта сцена, если бы в дверь не просунулась знакомая Нюте голова «сестры-просвирни» и грубоватый бас Кононовой не прогудел:

— Сестра Вербина! Вас к Ольге Павловне зовут на квартиру…

Схватившись руками за голову, Нюта выбежала за дверь.

ГЛАВА XX

Теперь ей было все равно. Ее очевидно позвали, чтобы сдать в руки полиции. Она знала это, но ни арест и ничто другое не пугало ее. Душа точно замерла в непосильном страдании, замерла и окаменела под гнетом тоски…

Быстро молча шагала она в нескольких аршинах расстояния за умышленно, казалось, убегавшей от нее Кононовой, и странная апатия охватывала, словно какими-то холодными, железными, цепкими оковами, все ее измученное не в меру существо. Хотелось уйти, как можно дальше, от упреков и стонов, криков и брани, посыпавшихся так неожиданно на ее, и без того низко пригнувшуюся под гнетом горя, головку.

Она сошла с лестницы, миновала швейцарскую и вошла в полутемный нижний коридор. Хорошо ей известным, «черным» ходом прошла она крошечную прихожую квартиры Шубиной, столовую и, шагнув мимо спальни со знакомым ей киотом, очутилась в приемной Ольги Павловны.

Здесь, в этой большой, просторной комнате, находилась вся община, во всем составе, бывшем налицо. Сестры сидели на стульях, диване и креслах, занимали широкие подоконники окон и принесенные из столовой бамбуковые стулья. Наконец, те, кому не хватало места, стояли в дверях и группировались у камина, весело потрескивавшего в этот зимний студеный вечер.

Ольга Павловна находилась тут же, подле Марии Викторовны. Она была бледнее обыкновенного, хотя лицо ее казалось более, чем когда-либо, замкнутым и спокойным.

Вошедшая несколько раньше Кононова быстро подошла к начальнице и тихо сказала ей что-то.

— А, хорошо! Пришла… — проронила Шубина и повернулась лицом к двери навстречу входившей как раз в эту минуту Нюте. — Пожалуйста, Вербина, возьмите себе стул и присядьте, — услышала Нюта обращенную к ней фразу.

Вербина! Не сестра Вербина, а просто Вербина, — точно что ужалило истерзанное сердце Нюты. Значит— конец.

Машинально опустившись на подставленный ей чьей-то невидимой рукой стул, Нюта затуманенными глазами обвела присутствующих.

Печальные, вытянутые, как на похоронах, лица, опущенные в землю глаза…

Вот стоит худая и стройная Юматова. Ее взоры не опущены, как у всех, она смотрит в упор на Нюту и ее прекрасные, грустные черные глаза говорят что-то. Но что? Нюта не может разобрать.

Вот заплаканное, распухшее от слез до неузнаваемости, детское личико Кати.

Вот смуглые, резкие, почти мужские, черты Клементьевой, ее сердито нахмуренные брови. Она покусывает губы и смотрит в пол на убегающую в глубь комнаты дорожку половика.

Вот Мушка Двоепольская смущенно теребит конец косынки. Веснущатая, миловидная Симонова, толстая, рыхлая Смурова с растерянно широко раскрытым ртом, сестра-бабушка, высохшая, дряхлая, похожая на призрак, и еще многие, многие другие, которых не может различить Нюта сквозь туман, застилающий ей глаза.

Ни единого живого звука не слышно в большой, ярко освещенной комнате. Только потрескивающий в камине кокс, да шум ветра за окном нарушают тишину.

Поэтому невольно вздрагивают сестры, когда неожиданно звучит первая фраза начальницы.

— Вербина! Я позвала вас сюда, чтобы здесь, в присутствии всей общинной семьи нашей, сказать вам, что с нынешнего дня вы не можете оставаться с нами. Вы исключены из состава сестер…

Как ни была подготовлена ко всему самому ужасному Нюта, но почва заколебалась у нее под ногами и вся комната заходила ходуном в сразу помутившихся глазах. Она конвульсивно, крепко, до боли сжала свои пальцы.

— Вы не можете оставаться с нами, — звучал резкими металлическими нотами все дальше и дальше голос Шубиной; — сестра милосердия, заклеймившая себя таким недостойным обманом, не может оставаться сестрой. Единственно, что я могла сделать для вас, Вербина, это то, что историю с паспортом мне удалось замять, затушить, и вы не будете преследуемы административной карой. Сегодня вы переночуете с нами, а завтра…